Неточные совпадения
А другой человек, с длинным лицом, в распахнутой шубе,
стоя на углу Кузнецкого моста
под фонарем, уговаривал собеседника, маленького, но сутулого, в измятой шляпе...
Нынешней зимой, в ненастный вечер, я пробирался через улицу
под аркаду в Пель-Мель, спасаясь от усилившегося дождя;
под фонарем за аркой
стояла, вероятно ожидая добычи и дрожа от холода, бедно одетая женщина. Черты ее показались мне знакомыми, она взглянула на меня, отвернулась и хотела спрятаться, но я успел узнать ее.
Вместе с Нюрой она купила барбарисовых конфет и подсолнухов, и обе
стоят теперь за забором, отделяющим дом от улицы, грызут семечки, скорлупа от которых остается у них на подбородках и на груди, и равнодушно судачат обо всех, кто проходит по улице: о фонарщике, наливающем керосин в уличные
фонари, о городовом с разносной книгой
под мышкой, об экономке из чужого заведения, перебегающей через дорогу в мелочную лавочку…
Против самых ворот дома, в котором я квартировал,
стоял фонарь. Только что я стал
под ворота, вдруг от самого
фонаря бросилась на меня какая-то странная фигура, так что я даже вскрикнул, какое-то живое существо, испуганное, дрожащее, полусумасшедшее, и с криком уцепилось за мои руки. Ужас охватил меня. Это была Нелли!
У театрального подъезда горели два
фонаря. Как рыцарь, вооруженный с головы до ног, сидел жандарм на лошади, употребляя все свои умственные способности на то, чтоб лошадь
под ним не шевелилась и
стояла смирно. Другой жандарм, побрякивая саблей, ходил пеший. Хожалый, в кивере и с палочкой, тоже ходил, перебраниваясь с предводительским форейтором.
Вот
под полотняным навесом, ярко освещенный висячим
фонарем,
стоит чернобородый, черноглазый, румяный, белозубый торговец около яблочного ларя.
Я с удивлением посмотрел на Тюлина, и в моем уме блеснула внезапная и неожиданная догадка: физиономия Тюлина припухла, а
под глазом
стоял фонарь, очевидно новейшего происхождения.
Зажав в кулак золотые часы, наследство от отца-генерала, Погодин
под фонарем разглядывает стрелки: всего только семь часов, и стрелки неподвижны, даже маленькая секундная словно
стоит на месте — заведены ли?
Холодна, равнодушна лежала Ольга на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей;
фонарь с умирающей своей свечою
стоял на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица; бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая
под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился на них, и ни малейшая краска не пробегала ни по шее, ни по ланитам: женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное чувство, это невольное сознание женщины в неприкосновенности, в святости своих тайных прелестей.
Достав
фонарь, я пошел осмотреть избу кругом — никаких следов, только один лес глухо шумел
под напором ветра да где-то дико вскрикивал филин; вернувшись в комнату, я нашел Александру Васильевну в передней избе, она
стояла у письменного стола и, обернувшись ко мне, указала рукой на листик почтовой бумаги, на котором было начато письмо.
Обширная камера
под низко нависшим потолком… Свет проникает днем сквозь небольшие люки, которые выделяются на темном фоне, точно два ряда светлых пуговиц, все меньше и меньше, теряясь на закругленных боках пароходного корпуса. В середине трюма оставлен проход вроде коридора; чугунные столбы и железная решетка отделяют этот коридор от помещения с нарами для арестантов. В проходе, опершись на ружья,
стоят конвойные часовые. По вечерам тут же печально вытянутою линией тускло горят
фонари.
В сумерках шел я вверх по Остроженской улице. Таяло кругом, качались
под ногами доски через мутные лужи.
Под светлым еще небом черною и тихою казалась мокрая улица; только обращенные к западу стены зданий странно белели, как будто светились каким-то тихим светом.
Фонари еще не горели.
Стояла тишина, какая опускается в сумерках на самый шумный город. Неслышно проехали извозчичьи сани. Как тени, шли прохожие.
Вытянувшись друг возле друга,
стояли эшелоны.
Под тусклым светом
фонарей на нарах двигались и копошились стриженые головы солдат. В вагонах пели. С разных сторон неслись разные песни, голоса сливались, в воздухе дрожало что-то могучее и широкое.